Среди ночи - Страница 19

Когда они обогнули угол больницы, то Джон Пол обернулся, чтобы взглянуть через заднее стекло. Немногочисленная толпа собралась у главного входа с плакатами и транспарантами, будто на демонстрацию протеста. Он не смог прочитать всего, что на них было написано. Как он увидел, что толпа начала двигаться через лужайку к служебному входу, откуда только что выехало их такси. Они кричали вслед машине и махали кулаками, поняв, что их провели. Джон-Пол обратил внимание на их разгневанные лица.

— Они думают, что я виноват, — сказал он, осознавая, что весь этот гнев адресован ему.

— Ты не виноват, — сказала мать, прижавшись к нему.

«А, может быть, и виноват», — подумал он, когда уже такси стремительно неслось по улицам города.

---------

Еще несколько дней Джон-Пол не мог оправиться от удивления тому, как быстро он оказался дома. Он не был уверен, что ему можно было покинуть больницу сразу, как только с его головы была удалена повязка. Ему приходилось проходить смертельную рутину сдачи крови на анализ, измерения давления и температуры термометром под языком три-четыре раза в день. Еда ему казалась особенно вкусной, когда она лежала перед ним на тарелке, но когда она попадала к нему в рот, то тут же теряла всякий вкус. Его раздражала открытая дверь в палату, и особенно после визита к нему той женщины, которая рыдала и выкрикивала в его адрес проклятья.

Но попав домой, он не находил себе места. Ему казалось, что и тут он чужой, что дом — не его, хотя вроде как он и был здесь в безопасности. Раньше он не задумывался о том, что ему может угрожать, будь то дома, на улице или в региональной школе Викбурга. Теперь он постоянно чувствовал угрозу, с каждым разом в чем-нибудь еще, в новых красках и звуках. Он покопался в словарях, чтобы подобрать самое подходящее из слов, и нашел: «Беззащитность», хотя он произносил его на французский манер, ставя ударение на последний слог. Хотя уже несколько лет он не говорил по-французски, он все еще не отвык от старых привычек произношения.

Но теперь его мучила беззащитность. Даже когда по утрам его отец был дома и отсыпался после ночной работы в ресторане, а мать все время была занята работой по дому, он продолжал себя чувствовать в этом мире неуверенно. Голова больше не болела, порезы и ушибы зажили. Но он ощутил какие-то изменения в его сознании, излечению которые, наверное, уже не поддавались. Изменения были не только в сознании, но и где-то еще, может, в ходе протекающей вокруг жизни, о чем ему не хотелось даже и думать.

Он сказал матери: «Пойду прогуляюсь».

В ответ она уронила большой скребок, которым очищала от золы печь.

— Пойдешь? — недоумение в ее голосе выглядело явным.

— На следующей неделе я иду в школу. Почему бы не прогуляться уже сейчас? Ты говоришь, что я стал бледным. Может, мне нужен свежий воздух, — говоря с матерью, он не старался пользоваться американскими слияниями и сокращениями.

Она кивнула и посмотрела на него печальными глазами. После той трагедии ее печаль стала похожа на пальто, которое она с себя не снимала больше никогда.

Когда он вышел на улицу, его встретила ноябрьская прохлада. Он поднял воротник куртки. Низкое и тяжелое небо начало на него давить. Тонкие и лишенные листвы ветви деревьев были похожи на конечности схватившихся за небо гигантских пауков. Ему стало холодно, и его настроение стало еще хуже, когда он увидел, как между тротуаром и проезжей частью в порывах ветра шевелятся заросли кустов. Он уже почти вернулся домой.

Он отправился в городскую библиотеку Викбурга, не задумываясь о том, что вышел из дому лишь только для этого. Ему было известно одно: нужно идти, узнать что-нибудь о происходящем около больницы, когда он пребывал там, не приходя в сознание.

К счастью ему не пришлось учиться пользоваться аппаратом, предназначенным для просмотра микрофильмов. Библиотекарша, маленькая живая женщина рассказала ему, что большинство последних газет еще не были пересняты на пленку. Она вынесла ему подшивку за последние две недели, которую положила перед ним на стол в читальном зале, даже не спросив, почему он не в школе.

Через час он вышел из библиотеки. Его дрожащие ноги делали неуверенные шаги по Майн-Стрит. Заголовки и газетные статьи продолжали стоять перед его глазами. Он остановился около почтового ящика и облокотился на него всем телом. Еще какое-то время его не отпускала одышка, будто недавно он долго бежал в сумасшедшем темпе. Свежий ветер ласкал его лицо.

Он был рад, что сразу после случившейся трагедии он попал в больницу и долго был без сознания, потому что не видел больших, черных заголовков и газетных полос со статьями о раненых и погибших детях, найденных под завалом, фотографий полных горя семей, общин, поминальных собраний в школах и на кладбищах. Он не мог забыть изображения радостных лиц и сияющих глаз кого-то из них до случившегося, будь то мальчик, сидящий на коленях у Санты, или девочка, задувающая свечи на именинном торте. А рядом следовали фотографии людей в черном, столпившихся около церкви перед похоронами этих детей, и их лиц, полных печали со слезами на глазах. И еще были шокирующие фотографии его самого в окружении счастливых детей. Очевидно, снимок был сделан в вестибюле театра. Он не помнил, когда и кто мог его сфотографировать: «Билетер Джон-Пол Колберт среди детей незадолго до случившейся трагедии в театре «Глобус». Он оправдан, так как не несет ответственности за крушение балкона».

Пока он шел домой, его согревала газетная фраза: «Он оправдан».